Журналист: Господин Гимпу, можно вопрос по поводу памятника?
Гимпу: Я тебе говорю прямо: иди вместе с памятником своим отсюда… (сзади чей-то смех) к чёрту!
Ж: А скажите, пожалуйста, если…
Г: Иди отсюда, мэй, сказал или нет?
Ж: Почему?
Г: Потому что я не хочу говорить с тобой! Чего от меня хочешь?
Ж: (переходя на молдавский) Почему не хотите?
Г: Потому что говоришь на русском языке! А язык… в Республике Молдова официальный язык — румынский! Понял?
Ж: Нет, молдавский язык, прочтите Конституцию…
Г: Тогда иди и говори с… с Лениным, мэй! (хочет уйти)
Ж: Я знаю молдавский и русский…
Г: (разворачиваясь) Какой язык официальный, уэй?
Ж: Молдавский.
Г: Кто сказал?
Ж: Это написано…
Г: Где написано?
Ж: В Конституции написано.
Г: К Гимпу не приходите с вопросами, если приходите с ложью! И с интригами!
Ж: С какими интригами?
Г: Интриги, провокации! Я не хочу говорить с теми, кто приходит с ложью в кармане! Вы являетесь молодым поколением, вы должны смотреть на дела, которые может делать политический капитал для национальной стратегии — идут и русские, и украинцы, и болгары, и гагаузы! И вы голосуете за них! Посмотри на себя! Видит голова, как живёшь?
Ж: Скажите, а вы можете…
Г: Что сказал? Я не знаю русского, мэй! Не знаю я! (Снова уходит.) Хай, хватит, хватит!
Ж: А на молдавском…
Г: Почему не говоришь на румынском только?
Ж: На румынском, хорошо. На румынском ответьте, господин Гимпу. Почему не хотите отвечать?
Г: Я имею право отвечать на вопрос, имею право не отвечать, и всё. Это моё право. Имею я право? У тебя есть право задавать вопросы? (Киртоакэ пытается отвлечь дядю.) Оставь меня, мне нравится играть с ним! Есть право? Есть? Есть! Я имею право не отвечать на вопрос, потому что не хочу!
Ж: Это хорошо?
Г: Не хочу! Не хочу!
Ж: Это хорошо для политика?
Г: Да! Не хочу я! Я сейчас не в политике, я сейчас в саду п… публичном! Нет? Приходи ко мне с серьёзными вопросами! Об экономике, о социальной политике…
Ж: Но вы же не слушали мой вопрос. Вы сказали только, что не будете отвечать, потому что…
Г: Не говори со мной в Республике Молдова на русском языке, и всё!
Ж: Почему?
Г: Потому что здесь официальный язык—– румынский!
Ж: Я могу и на молдавском.
Г: Можешь говорить по-молдавски только с… (Показывает куда-то рукой.) Молдавский язык! (Окончательно уходит.)
Как говорят бушмены… (Этюд на тему русских и русского языка в жизни и судьбе Михая Гимпу)
Часы проиграли полночь, а Михай всё корпел над рабочим столом. Высунув язык и выпучив от напряжения глаза, он вырезал ножиком таинственное заклятие, вынесенное из сумрачных школьных лет: «Ruşii. Nicht. Bonjour. Maman…» Эти слова имели на богатое воображение Михая магическое влияние. Они успокаивали в минуты тревоги и страха, они насыщали голову знанием, а желудок — хлебом. Этими словами он закусил первые в своей жизни сто граммов коньяку, и ими же он навек обаял неприхотливую зазнобу с большой диоптрией в очках.
Учился Михай плохо, а лечился Михай еще дольше. Но каленое колоницкое заклятье помогло скрыть от пытливых соседей недуг и белоснежные пробелы в голове.
И вот теперь, когда перед глазами опускается пелена и мысли начинают шипеть, как в телевизоре, и в окне слышится гусеничный лязг пожилой боевой техники, Михай берет ножик и царапает на мебелях отворотный заговор: «Ruşii. Nicht. Bonjour. Maman».
И с каждым разом места вокруг непомеченного всё меньше. Ведь когда заканчивается последний табурет, берется Михай за двери, заборы и деревья. Только до неба достать Михай не может. На плечи чужие становится и, к удивлению своему, всё равно не может.
А шумные зеваки гогочут и пятками заскорузлыми топочут, и уже стучат поэты носами разбухшими эпиграфы к словам заветным, и единственная обезьянка зачахла и умерла, потому что уже не с ней местная интеллигенция фотографируется.
Даже шапито, насколько контингент искушенный, а всё равно забрали дурачка с собой. Невероятно органичен оказался. А главное, директору цирка реприза понравилась: там, говорит, где йог в костер не сядет, этот всегда найдет что сказать.
— Ruşii, — булькнул Михай и посмотрел на бродячих циркачей поверх очков ужасными глазами.
— Ага, руший-руший, — засмеялся директор и похлопал Михая по лопатке.
С тех пор дела Михая пошли в гору, причем быстрее, чем с горы катилась радужная кибитка цирка. Михай делал только то, что умел. А больше от него никто и не требовал.
«Внимание! Внимание! Достопочтенная публика и драгоценное быдло! — обращался к зрителям напыщенный конферансье. — Сегодня у нас были запланированы слоны и акробаты, ручные псы демократии и гламурные гопники капитализма, телепортация в Люксембург и небывалый урожай апельсинов, распил бабок и шуточное четвертование взяточника. Но артисты стесняются выходить на арену, — грустно качал головой ведущий и тут же светлел, как будто удачная идея осенила его только что. — Но это всё уже не имеет никакого значения. С нами сегодня гвоздь программы. Магический болтун с признаками космической отметины в голове! Встречайте!» — вопил под конец конферансье с капризной нижней губой, и на этих словах Михая обычно выносила лошадь в белых колготках.
А Михай, уже соскакивая с седла, начинал бить в бубен и бормотать полный текст заклятия, которому в детстве его научил проходящий мимо Колоницы железнодорожный состав: «Руший нихт бонжур маман в голове моей туман руший расстрелять в сибири мир настанет в этом мире…..»
Публика Михаю аплодировала. Она многим аплодировала. Потому что без цирка жить не могла. А с цирком была фактически нежить. Особенно девушка одна была, ее почему-то в цирке называли дырка от публики. Наверное, потому что какая-то загадка в ней постоянно сквозила…
А сегодня сквозил летний ветерок. И была полная луна. И потому Михай, переодевшись в трико с пузырями на коленях, с высунутым языком вновь вырезал ножиком на рабочем столе «Ruşii. Nicht…». И скрипом этим никому вокруг покоя не давал. Странное дело, спрашивает прохожий, почему тогда у Михая ножик не отберут, а у соседей — Михая?
Это сложный вопрос, ответим мы прохожему. Hastalavista, как говорят бушмены.
